четверг, 03 сентября 2015
Фэндом: Достоевский Ф.М., "Бесы"
Название: Мгла
Персонажи: Николай Ставрогин, Петр Верховенский
Жанр: джен
Рейтинг: PG-13
Размер: 4614 слов
читать дальшеПетр Степанович жил в Петербурге уже год, совсем не возвращаясь к прежней жизни, и это было верным решением – прежняя жизнь его пугала. Началось это три года назад, у Петра Степановича тогда не было возможности вернуться в Россию, поэтому два года он провел в Лозанне и жил там у рекомендованных людей, которые оказались настолько добры, что приняли его надолго, несмотря на грозящую им опасность. Хозяйка дома даже выхаживала отощавшего Петра Степановича, пока тот окончательно не выздоровел, потому что к ней в дом он попал совсем уж больным.
Однако, даже выздоровев, Петр Степанович продолжал мучиться не такими уж беспричинными подозрениями и страхами. Его терзал страх ареста, страх доноса. На улицах мерещились синие мундиры жандармов и неприметные филёры царской охранки, все люди, случайно обратившие взгляд к окну его комнаты, казались подозрительными Петру Степановичу, отчего он плотно задергивал шторы, надеясь спрятаться от них уж наверняка. Его мучили крайне неприятные, похожие на явь сновидения, в которых он пытался схватить кого-то за руку, но рука растворялась в темноте, которая вдруг заполняла все вокруг, и Петр Степанович оставался один в этой мгле, твердо зная, что кто-то стоит перед ним, во тьме. Он не знал, кто именно находится перед ним, и это только увеличивало страх.
Пробуждение не приносило спасения, потому что когда Петр Степанович просыпался, то видел вокруг себя темную комнату и не слышал ничего, кроме тиканья часов, которое в ночной тишине казалось громким. Оно сухим, неумолимым стуком давило на виски, отчего Петр Степанович, не имея возможности поделать что-то со своим состоянием, лишь прятался под одеялом, дрожа от страха и не засыпая до самого утра. Хозяйка часто говорила ему, что он кричит во сне.
Это повторялось каждый день, и всё время теперь было заполнено ощущением страха, ощущением мучительного ожидания, которое каждый раз являло себя сильнее и сильнее, доводя Петра Степановича до крайней степени ужаса. Петр Степанович был уверен, что кто-то из окружающих его людей непременно донесет, а людей этих было мало, что только добавляло тревоги и подозрений.
Как только выпала возможность, он вернулся в Петербург и проживал теперь там, оборвав прежние знакомства, чтобы быть окончательно уверенным в том, что никто не сможет его узнать и сообщить о нем жандармерии. Хотя трудно было сказать, нужен ли был такой мелкий и ничтожный человек царской охранке. Надо сказать, что в Петербурге Петру Степановичу стало немного легче.
Сейчас он, как это происходило каждый день, дремал на диване. Был полдень, и солнечные лучи проникали внутрь через слишком высоко расположенное и слишком маленькое окно, разрезая темно-серую, низкую комнату на две части. Свет не освещал клеенчатый диван, где спал Петр Степанович: мешал шкаф с книгами, однако в полосе света находились стол и два простых стула, стоящие подле него. Сейчас хорошо были видны редкие пятна чернил, покрывающие стол, и застарелую пыль на связке писем, которой Петр Степанович касался крайне редко, потому что они не приносили прежнего спасения. Письма лежали далеко, у самой стены, а на краю стола стояли две чашки с остывшим чаем. В самом углу комнаты виднелась простая темная дверь, ведущая в спальню, сейчас закрытая.
Петр Степанович мог бы спать и дальше, однако его разбудил требовательный стук в дверь, сразу напомнивший о стуке часов в ночной тишине, отчего Петр Степанович проснулся почти сразу, не совсем понимая, стоит ли ему бояться или нет. Постучали еще несколько раз. Облегченно выдохнув, Петр Степанович прошел к двери и распахнул ее. Увидев того, кто стоял у порога, он тут же замер, и на лице его было написано крайнее удивление, смешанное с радостью и сильным неверием в происходящее. Долго он не мог ничего сказать, однако наконец у него на лице возникла злая, глумливая улыбка, которая, казалось, уже давно покинула его. Могло даже показаться, что прежняя жажда жизни, несколько лет назад его оставившая, вернулась к нему.
- Я знал, что вы вернетесь, - с плохо скрываемым восхищением в голосе сказал он Ставрогину. Ставрогин почти не изменился, разве что стал бледнее, чем был, однако финансовые дела, судя по всему, у него не ухудшились, так как одет он был даже слишком хорошо. Темно-коричневый шейный платок мягко обхватывал его шею, а вычищенный, выглаженный сюртук был застегнут на все пуговицы. Ставрогин стоял, держа в левой руке черный цилиндр, опираясь на трость, которую Петр Степанович так хорошо помнил.
Петр Степанович тут же устыдился беспорядка в своей квартире: треснутых чашек, пыли, пустой бутылки из-под вина, лежащей на подоконнике. Да и одет он был в заношенный, с потертыми локтями сюртук. Впрочем, Петр Степанович не мог похвастать обустроенностью быта, и ему не хотелось бы, чтобы встреча со Ставрогиным случилась именно в таких условиях, однако теперь уже ничего нельзя было поделать.
- Что ж вы меня на пороге держите? – с усмешкой спросил Ставрогин. – Верховенский, вы не рады мне?
- Отчего же нет, Николай Всеволодович, очень рад вам! – горячо ответил Петр Степанович, преданно глядя в его глаза и крепко пожимая ему обе руки. – Проходите, конечно, вот стул, я для вас держу, и чай тоже для вас. Я уже год его для вас наливаю, а вдруг вы придете.
Ставрогин неторопливым шагом прошел к стулу, задумчиво оглядывая комнату. Петр Степанович шел рядом, слегка втянув голову в плечи, отчего казался теперь ниже ростом. Видно было, что он с первой же минуты по старой привычке старался услужить Ставрогину, совсем не видя в этом чего-то унижающего и предосудительного.
- Дайте мне, - он заметил недоумение на лице Ставрогина, когда тот, пытаясь пристроить куда-нибудь цилиндр, увидел на столе слой пыли и чернильные пятна, - дайте, я его на полку пока, а вам потом подам, когда пойдете. Вы ведь нескоро пойдете, Николай Всеволодович? Я так долго вас ждал…
Петр Степанович замер с цилиндром в руках, внимательно глядя на Ставрогина и ожидая ответа. Ставрогин был слишком заметен в этой комнате: бросалась в глаза его инородность. Положение Петра Степановича сейчас определенно было хуже, чем в прошлом, и он выглядел жалко, услужливо стоя перед Ставрогиным, в своем заношенном сюртуке, окруженный беспорядком и бедностью. Сюртук был расстегнут, и можно было рассмотреть жилет и рубашку, которые хоть и выглядели опрятно, однако все же выдавали бедственное положение Петра Степановича.
- Я буду у вас, не бойтесь, - успокоил его Ставрогин, мягко улыбнувшись, но сохранив равнодушный взгляд, что, впрочем, Петр Степанович привык видеть и знал, что Ставрогин таким образом выражает расположение.
Убрав цилиндр, Петр Степанович вернулся и встал на прежнее место перед Ставрогиным, который лишь рассеянно глядел на него, будто собирался что-то спросить, однако не спрашивал.
- Вы чай пейте, - неловко начал Петр Степанович, то и дело сбиваясь, - простите, что он остыл, Николай Всеволодович. Я скоро схожу и все принесу, а то что-то надо к чаю, а у меня нет. Я вчера за сахаром и хлебом ходил, а сегодня чего получше принесу, если вы позволите…
- Потом, - перебил его Ставрогин, - вы беспокоитесь о мелочах, Верховенский, а я к вам не за этим пришел.
- И почему же вы пришли?
- Я пришел, потому что вы меня ждали. Разве нет?
- Да, да, всё так! – Петр Степанович был сильно взволнован. – Я верил, верил, что вы вернетесь ко мне, Николай Всеволодович! Если бы вы знали, с какой горечью я вспоминал вас и думал, что уже никогда более вас не увижу. Все говорили, что у вас равнодушное лицо, а мне и этого достаточно, пусть вы смотрите холодно, пусть вы мало говорите, так ведь мне и этого хватит. Я даже готов всё взять на себя, а от вас ничего не требую, слышите? Я ничего не требую от вас, Николай Всеволодович, только будьте здесь, будьте со мною теперь!
Не выдержав внутреннего волнения, чуть ли не плача, Петр Степанович упал на колени перед Ставрогиным и взял его руку в свои, мелко дрожащие.
- Что с вами, Верховенский?
- Я думал, что вы уже не вернетесь, что я вас не увижу никогда, и очень жалел, что последняя наша встреча прошла так нервно, так неловко, - голос Петра Степановича стал совсем уж сбивчивым, - я хотел тогда коснуться вас, но решил отложить. Я полагал, что встречи еще будут, но ошибся, и каждый день себя за эту ошибку корил. Вы опять насмешливо смотрите на меня. Смотрите сколько угодно, Николай Всеволодович, но знайте, что я и по сей день готов просить у людей прощения за ваши поступки, вместо вас просить, потому что вы этого делать не будете. Вы не хотите принижать себя, это правильно – вам не надо, а мне можно ради вас себя принижать.
- Полно вам, - проговорил Ставрогин, не отдергивая рук, - вы ни в чем не виноваты. Послушайте, Верховенский, почему вы живете в таких условиях? Вам ведь наследство причиталось, разве нет?
Вопрос о наследстве произвел странное действие на Петра Степановича: он сжал бледные, тонкие губы в бессильной злобе и долго, не говоря ни слова, глядел на Ставрогина так, как будто тот был причиной его теперешнего положения.
- Вы ведь сами знаете, - заговорил он вполголоса, скрывая гнев, - что причитавшееся мне папаша проиграл, а оставшуюся часть я вынужден был пустить на незаконные расходы, которые, впрочем, не помогли делу никоим образом, поэтому я вынужден жить здесь, под чужой фамилией и в подобных условиях. Вас устроит такое объяснение, Николай Всеволодович?
- Вы все-таки не забыли о своих замыслах, хоть и остались без меня.
- Почему это так удивляет? Разве вы были обо мне иного мнения? Вы ведь хорошо меня знаете, Ставрогин, да и я сам говорил вам, что всё для вас, всё ради вашего величия… Я столько времени ждал вас, не терял надежды, так долго ждал…
Ставрогин слегка усмехнулся:
- Я, Верховенский, совсем другое помню. Вы мне руки целовали и убеждали изо всех сил, что без меня вы ничего не стоите. Только вы другими словами говорили, про муху и про идею.
Этого Петр Степанович спокойно вынести уже не мог, он резко вскочил и выпрямился перед Ставрогиным, ничуть не сутулясь и не умаляя своей личности, на что тот отреагировал плохо скрываемой улыбкой, полной довольства, и пристальным взглядом, в подобной реакции читалась насмешка. Петр Степанович стоял перед ним, вытянувшись во фрунт, глядя на Ставрогина сверху вниз. Руки его дрожали, видно было, как у него мелко подрагивают пальцы. Поняв, что Ставрогин видит это, он поспешно спрятал руки за спину, однако в лице его по прежнему виднелось крайнее недовольство.
- Николай Всеволодович, прекратите…
- Как вам живется под носом у царской охранки, Верховенский? – не удержался Ставрогин от еще одного глумливого вопроса. Это окончательно вывело из себя Петра Степановича, вывело до такой степени, что он даже занес руку для удара и, может быть, ударил бы Ставрогина по лицу, если бы тот не ухватил его вовремя за запястье.
- Раньше вы без всякого протеста сносили мои насмешки.
- Это было до того, как вы посмели исчезнуть! – Петр Степанович пытался сохранить гневный вид, однако в голосе всё равно были слышны нотки обиды и бессилия.
- Вот как? – рассмеялся Ставрогин. – Я вам ничего не обещал.
- Я знаю, вы не обещали, Николай Всеволодович, но вы должны были… вы должны были хотя бы войти в мое положение, понять…
- Вы становитесь похожим на вашего отца. Вы, конечно, не льете сейчас слез и не опускаетесь до сентиментальностей, но вижу, что вы к этому близки.
Ставрогин был прав: Петр Степанович готов был заплакать прямо здесь, у него на глазах.
- Не говорите о нем, я прошу вас, - жалобно начал он, - вы ведь знаете, что я не хочу о нем говорить, Николай Всеволодович. И отпустите мою руку, пожалуйста…
Ставрогин ослабил хватку, и Петр Степанович тут же отдернул руку, отступив немного назад. Он начал поправлять сбившийся рукав, из-под которого выглядывал белая манжета с уже высохшим чернильным пятном. Несколько таких же пятен, размером поменьше, виднелись на обшлаге серого сюртука. Заметив взгляд Ставрогина, Петр Степанович понял, что тот увидел неряшливые пятна, и стыдливо прикрыл их ладонью, стараясь придать своему движению естественность.
- Вы чай-то пейте, Николай Всеволодович, - смущенно напомнил Петр Степанович, не зная, что бы еще сказать, чтобы сгладить обстановку. Ставрогин молча придвинул к себе чашку и отпил. Петр Степанович улыбнулся, не увидев на лице Ставрогина отвращения.
- А что это за письма у вас лежат? – вдруг спросил Ставрогин. Петр Степанович несколько смутился и ответил, потупив взгляд:
- Это я вам письма пишу, каждый день. Но сначала мне нельзя было слать, а потом, когда уже можно было, я не получал ответа из Скворечников, и с ваших петербургских адресов тоже ответных писем не приходило, поэтому я перестал отправлять, и только пишу теперь. И вот вы пришли наконец, и мне есть что вам сказать…
Петр Степанович вдруг качнулся вбок, ощутив, как всё тело резко охватила слабость, как закружилась голова, комкая перспективу комнаты.
- Что с вами, Верховенский? Вы бледны.
- Голова кружится, плохо… - пробормотал Петр Степанович, пытаясь устоять на месте. Он успел увидеть, как Ставрогин с каким-то странным выражением лица встает со стула, видимо, собираясь ему помочь. Петр Степанович, будучи не в состоянии просить о помощи, беззвучно что-то шепча, лишь протянул ему руку, но Ставрогина тут же поглотила темнота.
***
Петр Степанович лежал без сознания на полу, возле письменного стола, растрепавшиеся волосы закрывали половину лица, которое было болезненно бледным. Если бы в квартире был кто-то, кто мог бы ему помочь, то он уже давно перенес бы его на диван и привел бы в сознание. Однако никто этого не сделал, и Петр Степанович пришел в себя только через время, не совсем понимая, что происходит вокруг него. Поднялся он не сразу – сказывались слабость и случившийся обморок, поднялся, пошатываясь и стараясь убедить себя, что все ему всего лишь мерещится, потому что верить в реальность происходящего не хотелось. Это было слишком страшно для того, чтобы быть правдой.
Ставрогина не было в комнате. Не было также ни его трости, ни цилиндра, однако Петр Степанович не мог поверить, что Ставрогин ушел, он надеялся, что тот окажется в другой комнате, и сразу же, несмотря на одолевающую его слабость, побежал туда. Он не сразу смог распахнуть дверь, потому что догадывался, что увидит там, и не хотел в это верить. Он лишь стоял, крепко обхватив дверную ручку дрожащими от страха пальцами, и смог что-то сделать, только пересилив свой страх. Отрывисто распахнув дверь, Петр Степанович оглядел спальню, окна которой были скрыты плотными тяжелыми шторами. В полумраке тускло блестел покрытый лаком комод, на столике высилась темным силуэтом лампа, отражавшаяся в большом зеркале. Ставрогина в комнате не было.
Петр Степанович снова почувствовал слабость и поспешно ухватился за дверной косяк, чтоб не упасть повторно. Его мутило, он был готов поклясться, что вот-вот снова упадет в обморок. Он чувствовал, как болит голова из-за удара об пол, но сейчас это волновало его меньше всего, потому что Ставрогина не было, потому что Петр Степанович находился один во тьме, и это было слишком знакомо ему.
Страх сковал Петра Степановича, он не мог сдвинуться с места и лишь смотрел в темноту испуганным взглядом, пытаясь что-то увидеть, пытаясь убедить себя, что никто не прячется за шторами, что никто не собирается нападать на него. Но еще больший страх он испытал, когда понял, что этим кем-то может быть Ставрогин. Ставрогин с удавкой в руках, Ставрогин с ножом, Ставрогин с револьвером, готовый напасть, пока его не замечают. Тут же в голове Петра Степановича промелькнула мысль совсем иного характера: пусть в темноте скрывается Ставрогин, пусть лучше так, чем его не будет вовсе. Пусть даже это будет Ставрогин с нехорошими помыслами, только бы был.
Не выдержав внутреннего противоречия, Петр Степанович бросился к окну и нервно трясущимися руками отдернул шторы. Спальню сразу же осветило солнечным светом, в воздухе закружилась пыль, и Петр Степанович, пытаясь успокоиться, стал оглядывать ту часть двора, которую было видно из окна, и почти было успокоился, но тут же заметил краем глаза, что возле арки мелькнула знакомая фигура в черном цилиндре и с тростью в руках. Она появилась из-за густого скопления деревьев, обративших наружу острые, набухшие, черно-зеленые листья, которые сбивались в густую крону и теснили друг друга.
- Николай Всеволодович! – прокричал Петр Степанович, поспешно распахнув створки, жалобно звякнувшие стеклами. – Николай Всеволодович! Ставрогин, вернитесь!
Его услышали. Ставрогин обернулся и посмотрел пристальным взглядом в сторону окна, Петру Степановичу стало жутко от лица Ставрогина, которое издалека напоминало восковую маску. Он смотрел на Петра Степановича так, будто тот был в чем-то виноват, и искупить эту вину не представлялось возможным. Постояв так недолго, Ставрогин поклонился в знак прощания, развернулся и исчез в арке.
- Черт возьми, да что же происходит, - беспомощно, чувствуя, как на глазах выступили слезы, пробормотал Петр Степанович. Отчаяние снова охватило его. Желая во что бы то ни стало вернуть Ставрогина, он бросился вон из квартиры, забыв даже запереть за собой. Дверь громко хлопнула за его спиной – с таким отрывистым и безнадежным звуком топор врезается в дерево.
Во дворе удушливо пахло рыбьими потрохами, а сам двор заполняла большая лужа, возникшая после затяжного ночного ливня. Между влажными комьями грязи стояла бурая, мутная вода, отражающая солнце, переливающаяся мелкими искрами. Сейчас Петру Степановичу было все равно, поэтому он побежал по грязи, как в тот далекий осенний день, когда Ставрогин с невозмутимостью шел по мосткам, а ему приходилось идти рядом.
Выбежав из арки, он оказался на людной улице и не смог найти в толпе Ставрогина. Жгучее чувство страха давило на Петра Степановича, он чувствовал, что вот-вот заплачет навзрыд, однако тут же пришло спасение: далеко впереди, возле самого угла дома кто-то в толпе повернулся к нему, кто-то в знакомом черном цилиндре и все с тем же восковым лицом. Окинув взглядом улицу, Ставрогин быстро скрылся за углом. Петр Степанович, сначала замерший от неожиданности, чертыхнулся и побежал в его сторону, расталкивая людей, не обращая внимания на ругань в его сторону.
Как бы быстро он ни бежал, казалось, что Ставрогин всегда находится далеко от него, всегда на одинаковом расстоянии, хотя было видно, что шел он не торопясь. Пройдя еще два дома, Ставрогин снова оглянулся, будто бы проверяя, следует ли за ним Петр Степанович или нет, и скрылся в узком проходе между домами. Когда Петр Степанович тоже там оказался, то замер в испуге: из-за высоких стен здесь была слишком густая темнота, наполненная лишь зябким воздухом да холодной грязью, и Ставрогин, шедший далеко впереди растворялся в этой темноте.
- Не уходите, Николай Всеволодович! – слезно закричал он ему. – Не надо!
Но Ставрогин только укоряюще покачал головой и вдруг исчез, шагнув куда-то вбок. Петр Степанович, переборов только усилившийся вновь страх, побежал к тому месту, где Ставрогин исчез в стене и облегченно вздохнул: там обнаружилась дверь, и исчезновение объяснялось очень просто.
Толкнув вперед тяжелую деревянную дверь с покосившимися досками, Петр Степанович увидел перед собой узкий коридор, уходящий далеко вперед и гораздо более темный, нежели проход между домами, где они были прежде. В самом конце коридора виднелась лестница, освещаемая солнцем из небольшого узкого окна, которое в темноте выглядело далекой светящейся точкой. На лестнице стоял Ставрогин, опираясь на трость и ожидая Петра Степановича.
- Ставрогин, прекратите! – в испуге прокричал Петр Степанович. – Я боюсь, мне страшно!
Тишина окружала их, совсем не был слышен уличный гомон, только мерно капало что-то за стеной: капало монотонно и глухо, больше походило на стук – слишком знакомый стук. Петр Степанович почувствовал, как его начинает бить озноб – здесь было еще холоднее, чем снаружи. Он чувствовал себя нехорошо, ему хотелось упасть на пол, закрыть голову руками и ждать, пока кто-нибудь придет и заберет его отсюда.
Однако Ставрогин поманил его рукой, и Петр Степанович понял, что если не пойдет за ним, то не встретит его больше никогда. Собрав все свои силы, он пошел вперед, ощущая сильное желание зажмурить глаза, но не хотел упустить Ставрогина. Тот, увидев, что Петр Степанович послушался, пошел вверх по лестнице.
Петру Степановичу пришлось ускорить шаг, что было довольно сложно, поскольку он ощущал себя сильно ослабшим, и это явно было вызвано не страхом, а чем-то другим, чем-то неизвестным. Однако он все же поспешил, к тому же, возле лестницы было светло, а находиться в темноте Петру Степановичу сейчас хотелось меньше всего.
Но его надежды были напрасны: дойдя до лестницы, он понял, что окно здесь только одно. Ставрогин выглядывал в пролет тремя этажами выше, и его лицо все так же напоминало восковую маску, однако теперь Ставрогин явно насмехался над Петром Степановичем, который стоял возле окна и не решался подниматься.
- Что же вы, Верховенский? – послышался голос Ставрогина, хотя бы на время заглушающий стук за стеной. – В людей стрелять не боялись, а подойти ко мне боитесь.
- Не смейтесь надо мной, Николай Всеволодович! – умоляюще попросил Петр Степанович. – Спуститесь ко мне, прошу вас, я достаточно шел за вами, я достаточно напуган!
- Я был прав, - в темноте продолжала белеть восковая маска, - вы всё больше походите на своего отца.
- Хватит, пожалуйста! Сжальтесь же, Ставрогин, прошу! – Петр Степанович почувствовал, что мерзнет, и обхватил руками плечи, пытаясь согреться.
- Идите ко мне, - строго сказал Ставрогин, и его лицо скрылось в темноте. Петру Степановичу не оставалось делать ничего иного, кроме как подниматься. Шаги были слишком гулкими, однако они перекрывали навязчивый, тревожный, слишком громкий стук, поэтому он старался шагать быстрее. Ступени скрипели под его ногами, а солнечный свет оставался внизу и становился тусклее и тусклее, что пугало Петра Степановича, но мысль о том, что его ждет Ставрогин, немного успокаивала.
Наверху было совсем темно, прямоугольником чернел дверной проем, ведущий в мансарду, где хоть и было совсем небольшое слуховое окно под самым потолком, однако света проникало совсем мало, и был он каким-то серым.
- Подойдите же ко мне, Верховенский, - донесся оттуда голос Ставрогина, - не смейте меня злить.
Чуть всхлипывая, Петр Степанович еще крепче обхватил себя руками и прошел в мансарду, звук его шагов отдавался от стен эхом. Ставрогин был там, он сидел в старом кресле с выцветшей обивкой и исцарапанными подлокотниками. Рядом с креслом стоял круглый столик, где виднелась пустая птичья клетка – с выломанной дверцей, с ржавыми прутьями, напоминающими ребра. В дальнем углу стояло зеркало, отражающее обветшалую обстановку.
- Закройте за собой дверь.
Непослушными руками Петр Степанович закрыл дверь, немного сомневаясь в правильности своего решения. Однако он не был способен противиться приказам Ставрогина. В мансарде больше не было кресел, поэтому Петр Степанович встал перед Ставрогиным, лицо которого было неподвижно. Вдруг он ощутил неожиданный страх, вызванный видом Ставрогина: тот сидел, уложив руки на подлокотники, молчал и смотрел пристально, не моргая. Петр Степанович, не будучи в силах видеть Ставрогина, опустил голову.
- Надо же, вы прячете лицо, - заговорил Ставрогин и его тон был довольно строг, - впрочем, так даже лучше. Вы выглядите соответственно своему отвратительному нутру. Впрочем, здесь по-другому и не бывает.
- Да, всё так и есть, - Петр Степанович старался говорить как можно тише, чтоб скрыть желание заплакать, - отвратительное нутро. Вы правы, Николай Всеволодович.
- Верховенский, вы понимаете, где мы?
Петр Степанович почувствовал, как горло сжало спазмом, а по щекам потекли слезы, поэтому не стал ничего говорить, а только помотал головой.
- Я тоже сначала не понимал, а теперь понимаю.
- Зачем вы привели меня сюда? – сбивчиво спросил Петр Степанович.
Ставрогин кивком головы указал на птичью клетку:
- Видите? Она опустела, и теперь кто-то должен ее занять.
Петр Степанович чувствовал, как стремительно слабеет, он пытался держаться изо всех сил, но силы уходили слишком быстро: он безвольно упал на колени.
- Мне все равно, Николай Всеволодович, все равно, - быстро бормотал он, захлебываясь плачем, - только помогите мне. Я боюсь по ночам, мне холодно, очень холодно… Я вас так давно ждал, так хотел увидеть вас снова…
- Поэтому я и пришел. Вы ведь меня позвали.
Голос Ставрогина был по-прежнему холоден. Петр Степанович понимал, что сейчас он выглядит крайне жалко: замерзший, плачущий, в худом сюртуке с чернильными пятнами на рукавах.
- Сделайте уже что-нибудь, Николай Всеволодович, пожалуйста, мне плохо без вас…
- А вы сюда скоро вернетесь, Верховенский. Вы этого еще не знаете, но так и будет. Однако раз уж вы изъявляете желание быть со мной здесь, то так будет лучше для вас. Посмотрите на меня, ну же. Или вы боитесь?
Петр Степанович послушно поднял голову, окоченевшими пальцами убирая волосы с лица.
- Боюсь, - всхлипнул он.
Ставрогин несколько минут смотрел на него, не говоря ни слова, будто на что-то решаясь.
- Знаете, - начал он задумчиво, - Лизавета Николаевна в нашу последнюю с ней встречу говорила, что я заберу ее туда, где будет жить паук – огромный паук в человеческий рост, на которого мы будем глядеть, которого мы будем бояться. Знаете, она ошиблась. Я здесь один, без Лизаветы Николаевны. И на паука пока никто не смотрит, никто его пока не боится. Верховенский, приглядитесь к моим рукам.
Петр Степанович перевел взгляд на руки Ставрогина, покоящиеся на подлокотниках, и страх, бывший доселе с ним, превратился в ужас. Пальцы Ставрогина завершались тускло мерцающими в темноте черными когтями. Он, видя расширившиеся глаза Петра Степановича, согнул пальцы и провел когтями по лакированному дереву, оставив в нем глубокие борозды. Петр Степанович не мог ничего сказать, он замер и лишь смотрел неотрывно на эту руку.
- Видите, как все сложилось? – спросил Ставрогин даже с некоторой грустью. – Помните, Верховенский, как вы говорили, что без меня вы никто?
- П-помню.
- И что же, это до сих пор так?
- До сих пор, Николай Всеволодович, - отважился говорить Петр Степанович, хотя голос его все еще дрожал.
- Даже после того, что вы увидели? Вы ведь обманываете меня, как и всегда. Вы не можете сохранить свое отношение после увиденного.
- Я вас не обманываю сейчас, - сказал Петр Степанович, сказал почти спокойно и даже почти не плача. Ставрогин сардонически улыбнулся:
- И согласитесь мне руку поцеловать?
- Соглашусь, Николай Всеволодович, - обреченно произнес Петр Степанович и преданно посмотрел на Ставрогина, - я всегда соглашусь.
Ставрогин не стал ничего отвечать, а только встал с кресла и задумчиво оглядел мансарду, будто не замечая стоящего на коленях Петра Степановича. Взгляд его замер на птичьей клетке, Ставрогин аккуратно коснулся её и провел когтями по ржавым прутьям, заставляя их издать отрывистый, тоскливый звук.
Безвольно опустив руку, Ставрогин прошел к зеркалу и долго рассматривал свое отражение, Петр Степанович все это время стоял на коленях в ожидании и сопровождал взглядом перемещения Ставрогина по мансарде.
- Подойдите ко мне, - наконец сказал он сухо. Петр Степанович не замедлил выполнить приказанное, поднялся и подошел к Ставрогину, хотя слабость стала еще сильнее. Почувствовав, что Ставрогин придерживает его за плечо, Петр Степанович скосил глаза и увидел на серой ткани сюртука тускло мерцающие в сером и скудном свете когти.
- Давайте же, - услышал он голос Ставрогина, немного уставший, - если вы меня не обманули.
Петр Степанович, быстро посмотрев на Ставрогина заплаканными глазами, поцеловал ему руку. Вдруг он понял, что окончательно потерял силы, и хотел было схватиться за Ставрогина, однако тот не дал это сделать и прекратил его поддерживать, отчего Петр Степанович упал на пол. Он лежал, будучи не в силах пошевелиться, однако не ощущал страха, а был спокоен.
- Вы ведь не обидитесь теперь на меня, Верховенский, - Ставрогин смотрел на него сверху вниз, закрывая лицо рукой, - тем более, я вам еще не все показал.
Сказав это, он убрал от лица руку, и Петр Степанович увидел нечто странное: лицо Ставрогина исчезло. Вместо него осталась темная пустота, которая, не сдерживаемая более какой-либо преградой, начала вытекать в мансарду черными, дымчатыми потеками, заполняя её и становясь плотнее, осязаемее. Темнота поглотила зеркало, старое кресло, птичью клетку и ободранные стены.
- Теперь-то вы всё понимаете? – раздался во тьме голос Ставрогина. – Теперь-то вы всё понимаете?
***
Петр Степанович лежал без сознания на полу, возле письменного стола, растрепавшиеся волосы закрывали половину лица, которое было болезненно бледным. Если бы в квартире был кто-то, кто мог бы ему помочь, то он уже давно перенес бы его на диван и привел бы в сознание. Однако никто этого не сделал, и Петр Степанович пришел в себя только через время.
Он поднялся, пошатываясь, посмотрел на стол. Кружки с остывшим чаем стояли нетронутые, полные до краев.
Теперь Петр Степанович хорошо понимал, что происходит. Ставрогин не мог находиться у него дома. Он уже несколько лет не мог нигде находиться. Теперь Петр Степанович отчетливо помнил, как ему сообщили, что Ставрогина нашли под самой крышей, за дверцей чулана, помнил отчаяние, так долго его душившее.
Если бы мог, Петр Степанович заплакал бы сейчас, но даже для этого не было сил. Он дрожащей рукой взял со стола связку неотправленных писем, покрытую толстым слоем пыли, и медленно побрел в сторону спальни.
Петр Степанович никогда не отсылал эти письма, они лежали в чистых конвертах, запечатанных сургучом. Он запечатал их тогда, когда стало совсем невыносимо перечитывать эти письма изо дня в день, зная, что они никогда не дойдут до адресата, однако даже несмотря на это Петр Степанович помнил всё, что он писал Ставрогину.
Когда он вошел в спальню, то совсем не испугался темноты, а только устало направился к кровати. Кое-как улегшись на покрывало, он подогнул ноги и свернулся клубком, прижав обеими руками к груди связку неотправленных писем и пачкая одежду пылью.
Петра Степановича окружала темнота, он видел зеркало, где отражалась лампа, и тонкую, едва различимую полоску света между полом и дверью.
- Николай Всеволодович, - едва слышно говорил Петр Степанович, вцепляясь пальцами в письма, - мне сообщили о вас давеча, и я пишу, чтоб извиниться перед вами, потому что не помог вам. Позволите ли вы быть с вами после этого, Ставрогин?...
Он долго говорил – беззвучно, едва шевеля губами, говорил с окружающей его темнотой. Когда было сказано всё, Петр Степанович закрыл глаза и больше их не открывал.
@темы:
фикло,
"Бесы",
фандомное
-
-
03.09.2015 в 22:10-
-
03.09.2015 в 22:57